Сборники стихотворений - Страница 24

К оглавлению

никаких рубах. Бродягой,

один архалук. Уже

подо мной

такой карабах, что Ройльсу

и то б в похвалу. Было:

с ордой,

загорел и носат, старее

всего старья, я влез,

веков девятнадцать назад, вот в этот самый

в Дарьял. Лезгинщик

и гитарист душой, в многовековом поту, я землю

прошел

и возделал мушой отсюда

по самый Батум. От этих дел

не вспомнят ни зги. История

врун даровитый, бубнит лишь,

что были

царьки да князьки; Ираклии,

Нины,

Давиды. Стена

и то

знакомая что-то. В тахтах

вот этой вот башни я помню:

я вел

Руставели Шотой с царицей

с Тамарою

шашни. А после

катился,

костями хрустя, чтоб в пену

Тереку врыться. Да это что!

Любовный пустяк! И лучше

резвилась царица. А дальше

я видел

в пробоину скал вот с этих

тропиночек узких на сакли,

звеня,

опускались войска золотопогонников русских. Лениво

от жизни

взбираясь ввысь, гитарой

душу отверз "Мхолот шен эртс

рац, ром чемтвис Моуция

маглидгаи гмертс..." И утро свободы

в кровавой росе сегодня

встает поодаль. И вот

я мечу,

я, мститель Арсен, бомбы

5-го года. Живились

в пажах

Князевы сынки, а я

ежедневно

и наново опять вспоминаю

все синяки от плеток

всех Алихановых. И дальше

история наша

хмура. Я вижу

правящих кучку. Какие-то люди,

мутней, чем Кура, французов чмокают в ручку. Двадцать,

а может,

больше веков волок

угнетателей узы я, чтоб только

под знаменем большевиков воскресла

свободная Грузия. Да, я грузин,

но не старенькой нации, забитой

в ущелье в это. Я

равный товарищ

одной Федерации грядущего мира Советов. Еще

омрачается

день иной ужасом

крови и яри. Мы бродим,

мы

еще

не вино, ведь мы еще

только мадчари. Я знаю:

глупость - эдемы и рай! Но если

пелось про это, должно быть,

Грузию,

радостный край, подразумевали поэты. Я жду,

чтоб аэро

в горы взвились. Как женщина,

мною

лелеема надежда,

что в хвост

со словом "Тифлис" вобьем

фабричные клейма. Грузин я,

но не кинто озорной, острящий

и пьющий после. Я жду,

чтоб гудки

взревели зурной, где шли

лишь кинто

да ослик. Я чту

поэтов грузинских дар, но ближе

всех песен в мире, мне ближе

всех

и зурн

и гитар лебедок

и кранов шаири. Строй

во всю трудовую прыть, для стройки

не жаль ломаний! Если

даже

Казбек помешает

срыть! Все равно

не видать

в тумане.

1924

ТАМАРА И ДЕМОН

От этого Терека

в поэтах

истерика. Я Терек не видел.

Большая потерийка. Из омнибуса

вразвалку сошел,

поплевывал

в Терек с берега, совал ему

в пену

палку. Чего же хорошего?

Полный развал! Шумит,

как Есенин в участке. Как будто бы

Терек

сорганизовал, проездом в Боржом,

Луначарский. Хочу отвернуть

заносчивый нос и чувствую:

стыну на грани я, овладевает

мною

гипноз, воды

и пены играние. Вот башня,

револьвером

небу к висну, разит

красотою нетроганой. Поди,

подчини ее

преду искусств Петру Семенычу

Когану. Стою,

и злоба взяла меня, что эту

дикость и выступы с такой бездарностью

променял на славу,

рецензии,

диспуты. Мне место

не в "Красных нивах",

а здесь, и не построчно,

а даром реветь

стараться в голос во весь, срывая

струны гитарам. Я знаю мой голос:

паршивый тон, но страшен

силою ярой. Кто видывал,

не усомнится,

что я был бы услышан Тамарой. Царица крепится,

взвинчена хоть, величественно

делает пальчиком. Но я ей

сразу:

- А мне начхать, царица вы

или прачка! Тем более

с песен

какой гонорар?! А стирка

в семью копейка. А даром

немного дарит гора: лишь воду

поди,

попей-ка!Взъярилась царица,

к кинжалу рука. Козой,

из берданки ударенной. Но я ей

по-своему,

вы ж знаете как под ручку...

любезно...

- Сударыня! Чего кипятитесь,

как паровоз? Мы общей лирики лента. Я знаю давно вас,

мне

много про вас говаривал

некий Лермонтов. Он клялся,

что страстью

и равных нет... Таким мне

мерещился образ твой. Любви я заждался,

мне 30 лет. Полюбим друг друга.

Попросту. Да так,

чтоб скала

распостелилась в пух. От черта скраду

и от бога я! Ну что тебе Демон?

Фантазия!

Дух! К тому ж староват

мифология. Не кинь меня в пропасть,

будь добра. От этой ли

струшу боли я? Мне

даже

пиджак не жаль ободрать, а грудь и бока

тем более. Отсюда

дашь

хороший удар и в Терек

замертво треснется. В Москве

больнее спускают...

куда! ступеньки считаешь

лестница. Я кончил,

и дело мое сторона. И пусть,

озверев от помарок, про это

пишет себе Пастернак. А мы...

соглашайся, Тамара! История дальше

уже не для книг. Я скромный,

и я

бастую. Сам Демон слетел,

подслушал,

и сник, и скрылся,

смердя

впустую. К нам Лермонтов сходит,

презрев времена. Сияет

"Счастливая парочка!" Люблю я гостей.

Бутылку вина! Налей гусару, Тамарочка!

1924

ХУЛИГАНЩИНА

Только

солнце усядется,

канув за опустевшие

фабричные стройки, стонут

окраины

от хулиганов вроде вот этой

милой тройки. Человек пройдет

и - марш поодаль. Таким попадись!

Ежовые лапочки! От них ни проезда,

от них

ни прохода ни женщине,

ни мужчине,

ни электрической лампочке. "Мадамочка, стой!

Провожу немножко... Клуб?

Почему?

Ломай стулья! Он возражает?