замирает
в зубах тугих. - Пускай, мол,
первыми
другие протестуют. Что я, в самом деле,
лучше других? Тот
уволен.
Этот
сокращен. Бессменно
одно
Ивановье рыльце. Везде
и всюду
пролезет он, подмыленный
скользким
подхалимским
мыльцем. Впрочем,
написанное
ни для кого не ново разве нет
у вас
такого Иванова? Кричу
благим
(а не просто) матом, глядя
на подобные истории: - Где я?
В лонах
красных наркоматов или
в дооктябрьской консистории?!
1927
ПОСМОТРИМ САМИ, ПОКАЖЕМ ИМ
Рабочий Москвы,
ты видишь
везде: в котлах
асфальтное варево, стропилы,
стук
и дым весь день, и цены
сползают товаровы. Союз расцветет
у полей в оправе, с годами
разделаем в рай его. Мы землю
завоевали
и правим, чистя ее
и отстраивая. Буржуи
тоже,
в кулак не свистя, чихают
на наши дымы. Знают,
что несколько лет спустя мы
будем непобедимы. Открыта
шпане
буржуев казна, хотят,
чтоб заводчик пас нас. Со всех сторон,
гулка и грозна, идет
на Советы
опасность. Сегодня
советской силы показ: в ответ
на гнев чемберленский в секунду
наденем
противогаз, штыки рассияем в блеске. Не думай,
чтоб займами
нас одарили. Храни
республику
на свои гроши. В ответ Чемберленам
взлетай, эскадрилья, винтами
вражье небо кроши! Страна у нас
мягка и добра, но землю Советов
не трогайте: тому,
кто свободу придет отобрать, сумеем
остричь
когти.
1927
ИВАН ИВАНОВИЧ ГОНОРАРЧИКОВ
(Заграничные газеты печатают
безыменный протест русских писателей.)
Писатель
Иван Иваныч Гонорарчиков правительство
советское
обвиняет в том, что живет-де писатель
запечатанным ларчиком и владеет
замок
обцензуренным ртом. Еле
преодолевая
пивную одурь, напевает,
склонясь
головой соловой: - О, дайте,
дайте мне свободу слова.Я тоже
сделан
из писательского теста. Действительно,
чего этой цензуре надо? Присоединяю
голос
к писательскому протесту: ознакомимся
с писательским
ларчиком-кладом! Подойдем
к такому
демократично и ласково. С чего начать? Отодвинем
товарища
Лебедева-Полянского и сорвем
с писательского рта
печать. Руки вымоем и вынем
содержимое. В начале
ротика пара
советских анекдотиков. Здесь же
сразу, от слюней мокра, гордая фраза: - Я
демократ! За ней
другая, длинней, чем глиста: - Подайте
тридцать червонцев с листа! Что зуб
то светоч.
Зубовная гниль светит,
как светят
гнилушки-огни. А когда
язык
приподняли робкий, сидевший
в глотке
наподобие пробки, вырвался
визг осатанелый: - Ура Милюкову,
даешь Дарданеллы! И сраэу
все заорали:
- Закройте-ка недра
благоухающего ротика!
Мы
цензурой
белые враки обводим, чтоб никто
не мешал
словам о свободе. Чем точить
демократические лясы, обливаясь
чаями
до четвертого поту, поможем
и словом
свободному классу, силой
оберегающему
и строящему свободу. И вдруг
мелькает
мысль-заря: а может быть,
я
и рифмую зря? Не эмигрант ли
грязный
из бороденки вшивой вычесал
и этот
протестик фальшивый?!
1927
ЧУДЕСА
Как днище бочки,
правильным диском стояла
луна
над дворцом Ливадийским. Взошла над землей
и пошла заливать ее, и льется на море,
на мир,
на Ливадию. В царевых дворцах
мужики-санаторники. Луна, как дура,
почти в исступлении, глядят
глаза
блинорожия плоского в афишу на стенах дворца:
"Во вторник выступление товарища Маяковского". Сам самодержец,
здесь же,
рядом, гонял по залам
и по биллиардам. И вот,
где Романов
дулся с маркерами, шары
ложа
под свитское ржание, читаю я
крестьянам
о форме стихов
и о содержании. Звонок.
Луна
отодвинулась тусклая, и я,
в электричестве,
стою на эстраде. Сидят предо мною
рязанские,
тульские, почесывают бороды русские, ерошат пальцами
русые пряди. Их лица ясны,
яснее, чем блюдце, где надо - хмуреют,
где надо
смеются. Пусть тот,
кто Советам
не знает цену, со мною станет
от радости пьяным: где можно
еще
читать во дворце что?
Стихи!
Кому?
Крестьянам! Такую страну
и сравнивать не с чем,где еще
мыслимы
подобные вещи?! И думаю я
обо всем,
как о чуде. Такое настало,
а что еще будет! Вижу:
выходят
после лекции два мужика
слоновьей комплекции. Уселись
вдвоем
под стеклянный шар, и первый
второму
заметил:
- Мишка, оченно хороша эта
последняя
была рифмишка.И долго еще
гудят ливадийцы на желтых дорожках,
у синей водицы.
1927
МАРУСЯ ОТРАВИЛАСЬ
Вечером после работы этот комсомолец
уже не ваш товарищ. Вы не называйте
его Борей, а, подделываясь под
гнусавый французский акцент,
должны называть его "Боб"...
"Комс. правда".
В Ленинграде девушка-работница
отравилась, потому что у нее не было
лакированных туфель, точно таких же,
какие носила ее подруга Таня...
"Комс. правда". Из тучки месяц вылез, молоденький такой... Маруська отравилась, везут в прием-покой. Понравился Маруське один
с недавних пор: нафабренные усики, Расчесанный пробор. Он был
монтером Ваней, но...
в духе парижан, себе
присвоил званье: "электротехник Жан". Он говорил ей часто одну и ту же речь: - Ужасное мещанство невинность
зря
беречь.Сошлись и погуляли, и хмурит